Ялта. Главпочтамт. До востребования. Колотовой Ольге Ивановне. 26 августа 1973 г.

«Оля-ля! Спасибо, добрая, ласковая! Подхожу к окошку на почте, а мне — раз! — вместо обычного «нет» — твое письмо! Сидел в скверике небритый, грязный и читал про твою заморскую жизнь. Вот и хорошо, что у хозяйки нет горячей воды: ты приедешь вся соленая-пресоленая. Губы твои. Руки. У нас ее тоже нет. Думаю о нашей встрече. И о том, как я хочу в Крым. Так хочу, что вчера удрал из колхоза, где мы тихо копались в капустных грядках. Сел в поезд и еле успел спрыгнуть на станции Залесье. Было не очень-то жарко, и я сначала решил приобщиться к культурному наследию. Отправился на поиски дома-музея Огинского (Агинского?). Мне сказали, что такой существует. Даже местные из Залесья уверенно показывали мне дорогу к музею. Я шел и думал, что, может быть, мне удастся привезти тебе отсюда пластинку, которую я приобрету в ларьке сувениров. Пусть у тебя она даже есть, или ты ее спокойно можешь купить в Москве, но эта была бы почти из рук самого Огинского (Аг-го?). А уж сувениров‑то здесь должно быть навалом. Мне говорили, что здесь отбоя нет от интуристов. И вот последний вопрос, уверенный ответ, и я почти бегу по липовой аллее ко входу, над которым реет флаг и висит лозунг: «Претворим в жизнь решения XXIV съезда!» Меня радостно встретили старички и старушки. Очень симпатичные. «Где музей?» — спрашиваю. «Тута!» Все. Усадьба Огинского (Аг-го?). Единственная табличка: «Дом-интернат для престарелых». Показали мне озеро, старую мельницу. Один старичок уговаривал меня пойти с ним к какому-то камню, который он обнаружил в окрестностях. На нем что-то написано. Я подумал, наверно, Огинский (Аг-й?) похоронил себя так же, как и Волошин. Одиноко. Под камнем с надписью. Ты знаешь? А я уже несколько дней читаю про Планерское. (Коктебель, конечно, лучше.) Спрашиваю у всех, кто там бывал. Пишу тебе подробное письмо с инструкциями. А пока вот что выяснил: когда пойдешь на могилу Волошина, будь осторожна. Там высоко подниматься, если от пляжа идешь, такой ветер внезапно может начаться, что унесет. И будешь лететь вниз, как большекрылая птица, размахивая сумками с тапочками и полотенцами.

До камня Огинского (как его все-таки писать?) я так и не добрался: страшно захотелось на Вилию. Река. Или море? И вот я валяюсь на песочке, как и ты. Посреди Вилии, на острове. И весь я соленый, как и ты, и песок сыплется из меня до сих пор. Я назвал этот остров в твою честь — остров Олеши. Ведь никто мне не может запретить назвать безымянный остров, как мне хочется, только ты. Я пошлю тебе песка с твоего острова, в Коктебеле ведь галька, тебе будет больно там ходить.

Пока стоял на станции и ждал поезда, думал о новой жизни, которую я начну завтра. А сегодня еще можно. Спустился с платформы и нашел три масленка. И еще птичку. С изуродованным крылом. Пытался напоить ее своей слюной (воды поблизости не было), но она не стала пить (ядовитая!) и отказалась от плавленого сырка и черного хлеба. Больше у меня ничего не было. Ускакала в кусты. Последний тост за тебя и за птичку. Птичку жалко! Только ты не думай, что я пьян. Видно, перегрелся на солнце.

P. S. Положил тебе в конверт песка, наскреб по карманам, но он там подозрительно шумит. Пришлось расклеить конверт и выбросить. Еще подумают, что золотой.

Ока, милая. Не загрущивайся надолго, не заунывайся, не завыдумывавайся.

Лютеблюбя очень.

Оля, я больше не буду пить. И вообще, я уже протрезвел».

«Гале с ним, конечно, тяжело было. Мало того, что он пил. Он ведь не мог долго дома жить. Ему все время куда-то уезжать надо было. А работа? Нигде его не держали. Скажет Гале, что на рыбалку на день, и две недели его нет. Приезжает без денег, документы потерял, грязный, пьяный, голодный. У них ведь сын родился, Сережка. Сейчас ему лет сорок уже. Я почему про Крым запомнила, он тогда долго у всех про него выспрашивал, когда Оля туда поехала, книжки какие-то читал. Сам так и не съездил, по-моему. Он ведь все больше туда, куда на электричках можно было доехать. Все на Гале держалось. Да ведь и с Олей у них, думаю, по этой же причине закончилось».

Планерское. Главпочтамт. До востребования. Колотовой Ольге Ивановне. 28 августа 1973 г.

«Олешенька, родная, здорово!

Сижу в Волгограде, крепко сижу с 20‑ю копейками в кармане. Жду поезда. В Михайловке буду ночью. А приехал я сюда, когда над Волгой стоял предрассветный туман. Такой плотный, что даже пароходных гудков не было слышно. Сижу вот и сочиняю в послеобеденное время. После обеда, которого не было. Зато есть для михайловской хозяюшки птичье молоко и зефир, который она обожает. Очень мягкая женщина. Знаешь, кого я здесь встретил? Николая Савостина в кишиневском издании. «Моя дорогая жизнь» (1971). Конечно, он же в Кишиневе теперь живет. Полистал не без ревности, но прямых улик не нашел. Он такой же хитрый, как и ты, по фотографии видно. Но и я хитер, потому как заранее истратил на булку сколько-то копеек, а их как раз и не хватило на твою книгу.

Оля, руки дрожат, до сих пор не могу согреться. Гулял пешком «вдоль по матушке», постеснялся ездить без билета в городе-герое. Из Михайловки уеду 5‑го ночным. Будет погода — будет большая рыба. Как бы я порыбачил на Симферопольском водохранилище! Знаешь, ведь прямо туда и поеду сначала, и тебе придется терпеливо меня ждать, пока я буду искать подходящее место. Говорят, там берег сложный и уровень воды меняется. Зато сколько всего…»

Книжка Николая Савостина с дарственной надписью «Прекрасной Ольге, которая могла бы быть моей музой на всю жизнь» лежала у нас дома. История ее появления была известна. В конце пятидесятых годов наша мама, 22‑х лет от роду, возвращалась откуда-то домой на поезде. Ее соседями по купе оказались трое поэтов, ехавших на какую-то конференцию в Москву. Всю ночь они пили, пели и читали ей стихи. Среди них был и Николай Савостин, который произвел на нее тогда неизгладимое впечатление.

Планерское. Главпочтамт. До востребования. Колотовой Ольге Ивановне. 1 сентября 1973 г.

«Олеша, вот лето и кончилось. Очень скучаю по тебе. Я в Горках, ребята позвали помочь на пару дней. Они там КЗС строят. Знаешь, что такое КЗС? Зерноочистительный сушильный комплекс.